Отметил про себя, что ужас смерти уже не морозит нутро как 4 года назад. Подумалось: как мило, что я прожил последние 4 года. Было бы несправедливо и непоправимо умереть в году 2005-м. Напротив, смерть в 2009-м кажется намного справедливее и поправимее. (Ведь, если так пойдет, то, возможно, я склею ласты уже в этом году). В крайнем случае: бутылка водки, укол морфия и пуля в лоб. Строго по Балабанову. Хорошо бы подготовиться на всякие пожарные. Все дела. Умереть не так уже страшно - страшно умирать. Я ведь знаю, что мне не хватит самообладания стоять на краю обрыва.
Не так страшно еще и потому, что я сумел в последние годы осуществить кое-что из планов молодости. Пусть не все, но все же. Мне кажется, проживи я еще лет 50 и мне бы удалось многое. По крайней мере, я не вижу никаких препятствий перед собой, как не видел их для себя и Буонапарт в 1812 году. Кроме одного.
Я всегда любил двигаться вперед постепенно, планировать каждый полуповорот головы. Моя армада идет вперед неумолимо, захватывая по 10 верст в месяц на протяжении всего фронта. Обоз, резервы, фланги, арьергард, авангард, медсанчасть, фураж, маркитантки – все должно быть в ажуре. Противник, несмотря на отчаянное геройство, должен быть смят как гусеница перед катком. Я всегда любил позиционный стиль. И в футболе, и в шахматах. Выиграть пешку-две и методично душить противника.
А толку? Все может рухнуть в 1 секунду. Вся великая армия может растаять как дым. Все может разрушить скверная погода. Сущая нелепица сгубила француза в 1812 году. В этом смысле моя жизненная стратегия – наивна до безобразия. Кому нужна многолетняя подготовка, если я умру в 41 год?
Кроме того в последние 4 года я часто думал, что стратегия удава – уязвима еще и по другим соображениям. Допустим, я смогу добиться всего, что задумал в молодости. Но смогу ли я быть вполне счастлив тогда от этого? Вряд ли.
“В саду горит костер рябины красной, но никого не может согреть”. Я, как и все остальные великовозрастные пассажиры, вхожу в штопор. “Отцвели уж давно хризантемы в саду”. Это – не мещанский романс. Это – правда. Самое страшное в том, что я перестал страдать. Умом я понимаю, что живу богаче (если не брать 2009 год), вольготнее, легче, чем даже в середине прекрасных 90-х. Жизнь все больше напоминает джакузи в скафандре. Не могу так страдать как в 1986-м, 1989-м, 1994-м. Но! И не могу так трепетать, не могу так выпрыгивать из трусов от счастья как тогда. Любовь, скандал, прибыль, победа, поражение – все кажется вчерашней отрыжкой. Первый раз трагедия, второй раз – фарс. Карл Маркс, Фридрих Энгельс. Даже 2004-ый для меня – недостижимая вершина. Я нынче - равнинный житель. На горизонте белеют Джомолунгмы юности, пики Коммунизма детства. Вспоминаются Марианские впадины…
Так, что в этом смысле есть резон не тянуть с морфием и револьвером. Есть, конечно, и превосходящие резоны пожить. Решить это уравнение можно по–разному.
Наверное, окажись я сейчас где-нибудь на острове Кергелен без провианта или один в плавках посреди Индийского океана уже через 10 секунд жизнь засверкала бы всеми немыслимыми смыслами. Но я уже сомневаюсь, а засверкает ли? Не знаю, не знаю. Вот поэтому жизненный фундаментализм, “постепеновщина” может оказаться арифметической ошибкой.
Пребывая в столь радостном настроении, я вспомнил, что не сделал многого, что можно сделать, просто щелкнув пальцами. Есть десятки желаний, которые откладываются в долгий ящик смерти. Например, давно я хотел пройтись пешком от Отрадного до Красной Площади. Прошелся.