В МЕРТВОМ ТЕЛЕ - ЗДОРОВЫЙ ДУХ
Есть такая гипотеза.
Смысл всемирной истории и смысл жизни отдельного человека – в Окончательном Разгроме Смерти. В грядущем смерть будет побеждена, люди будут жить вечно, многие мертвые будут оживлены, а мы все воины этой Грандиозной Сверхвойны со Смертью-Сатаной. Развивая животноводство, науку и гуманизм мы все мало-помалу приближаем День Победы (как он есть от нас далек), который наступит где то в 35 веке.
Христианство – это просто аллегорическое учение о бессмертии в терминах 1 века нашей эры.
Но вот КАК они будут оживлены – огромный вопрос. То ли в виде цифровых аватаров с самосознанием в Метавселенной, либо в биологическом теле, либо как киборги с цифровым сознанием в мире физическом. Об этом спор православия, миафизитство и католичества. Августин Блаженный (хотя Августин тоже православный, но другой латинской, не греческой традиции) думал, что после распятия Иисус Христос умер телесно, а дух его отлетел в небеса, хотя как Логос он был жив, но не в теле распятого. Тело же 3 дня было вовсе мертво. Однако, Православные Отцы верили, что в мертвом теле был Здоровый Дух, Логос, вторая Ипостась Троицы.
Вот, что по этому поводу пишет Вадим Лурье:
https://azbyka.ru/otechnik/Istorija_Tserkvi/istorija-vizantijskoj-filosofii/5_88
“Насколько органично учение Севира о теле Христовом входило в несторианский контекст, дополнительно подтверждается сопоставлением с другой традицией двухсубъектной христологии, которая не имела прямой связи с традицией антиохийской. Речь идет о халкидонской традиции латинского Запада.
На латинском Западе только у св. папы Римского Льва Великого (о нем см. выше, гл. 2.2) появляется отчетливое исповедание пребывания божества в мертвом теле Христа: разлучение человеческой души Христа с Его человеческим телом не могло повлиять на пребывание божества как в душе, так и в теле; Христос умер по человечеству, но не развоплотился. (См., например, два Слова на воскресение Господне – Беседы 71 и 72). Прежде св. Льва общим мнением западных церковных авторитетов было временное развоплощение – отступление божества не от души, но от тела Христа во время смерти.
Так, в 426 г. все епископы западной Африки, включая Августина Иппонского (354–430), подписали на Карфагенском соборе Томос исправления (Libellus emendationis seu retractionis) Лепория, где прямо выражено то самое учение, которые мы видели у Севира (отступление божества от тела, хотя и не от души Спасителя):
...при крестной смерти земное тело было, по необходимости, на время оставлено Богом, и не только Богом, но даже и собственной душой, которая была соединена с Богом.
Монах Лепорий, автор этого текста, был чуть ранее отлучен от Церкви своим епископом в Марселе за воззрения, которые через несколько лет будут названы несторианскими. Лепорий отправился искать защиты к Августину в Африку, и Августин привел его к покаянию в основных заблуждениях, свидетельством чего стал только что процитированный документ. Однако, как видно из нашей цитаты, документ свидетельствует о достаточно несторианском мышлении самого Августина и находившихся под его влиянием африканских епископов.
Впоследствии на латинском Западе победит учение Августина, а не святого папы Римского Льва. В эпоху высокой схоластики это приведет к созданию весьма сложных теорий относительно Евхаристии и еще заметнее проявится в изобразительном искусстве.
Разное представление о мертвом теле Христа во гробе окажется одним из самых фундаментальных различий между православием и католичеством. Эта тема будет затронута в дискуссии 1054 г. между преп. Никитой Стифатом и кардиналом Гумбертом, в итоге которой Константинополь и Рим обменяются анафемами. Тогда одним из спорных пунктов стал византийский обычай «теплоты» – добавления горячей воды в евхаристическую чашу непосредственно перед причастием. Св. Никита объяснял, что это делается в ознаменование теплоты Святого Духа, не покинувшей тело Христа во гробе. Понятно, что это объяснение не могло быть принято Гумбертом.
Своеобразной кульминацией латинского (уже католического) представления о смерти Христа стала картина Гольбейна Младшего «Мертвый Христос» (1521). В 1867 г. эту картину в музее Базеля увидел Ф. М. Достоевский, который был глубоко ею потрясен и поставил ее в центр богословской концепции своего романа «Идиот» (1867–1868) в качестве главного аргумента со стороны атеизма. «Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!» – восклицает в романе князь Мышкин. «“Пропадает и то,” – неожиданно подтвердил вдруг Рогожин».
Вспомнив картину Гольбейна, стоит заново прослушать православное пасхальное песнопение: Яко живоносец, яко рая краснейший, воистинну и чертога всякого царского показася светлейший, Христе, гроб Твой, источник нашего воскресения («Потому что несущий в себе жизнь и потому что прекраснейший рая, воистину светлее всякого царского чертога явился нам, Христе, гроб Твой, (который и есть) источник нашего воскресения»). Гроб, который несет в себе жизнь и воскресение – это не тот гроб, в котором положено тело, изображенное Гольбейном.
Мы получили пока первую иллюстрацию того, что спор между Севиром и Юлианом коснулся концепций, фундаментальных для всей восточно-христианской богословской мысли и едва ли не для всей восточно-христианской цивилизации. История этого спора позволяет понять, как происходило закрепление восточно-христианской мысли на основаниях, которые никогда уже не позволили ей соединиться с западной. Отношение к мертвому телу Христа – не единственная и даже, вероятно, не самая главная из таких иллюстраций. Вскоре нам предстоит обратиться к еще одной, еще более важной (раздел 4.3)”.
Смысл всемирной истории и смысл жизни отдельного человека – в Окончательном Разгроме Смерти. В грядущем смерть будет побеждена, люди будут жить вечно, многие мертвые будут оживлены, а мы все воины этой Грандиозной Сверхвойны со Смертью-Сатаной. Развивая животноводство, науку и гуманизм мы все мало-помалу приближаем День Победы (как он есть от нас далек), который наступит где то в 35 веке.
Христианство – это просто аллегорическое учение о бессмертии в терминах 1 века нашей эры.
Но вот КАК они будут оживлены – огромный вопрос. То ли в виде цифровых аватаров с самосознанием в Метавселенной, либо в биологическом теле, либо как киборги с цифровым сознанием в мире физическом. Об этом спор православия, миафизитство и католичества. Августин Блаженный (хотя Августин тоже православный, но другой латинской, не греческой традиции) думал, что после распятия Иисус Христос умер телесно, а дух его отлетел в небеса, хотя как Логос он был жив, но не в теле распятого. Тело же 3 дня было вовсе мертво. Однако, Православные Отцы верили, что в мертвом теле был Здоровый Дух, Логос, вторая Ипостась Троицы.
Вот, что по этому поводу пишет Вадим Лурье:
https://azbyka.ru/otechnik/Istorija_Tserkvi/istorija-vizantijskoj-filosofii/5_88
“Насколько органично учение Севира о теле Христовом входило в несторианский контекст, дополнительно подтверждается сопоставлением с другой традицией двухсубъектной христологии, которая не имела прямой связи с традицией антиохийской. Речь идет о халкидонской традиции латинского Запада.
На латинском Западе только у св. папы Римского Льва Великого (о нем см. выше, гл. 2.2) появляется отчетливое исповедание пребывания божества в мертвом теле Христа: разлучение человеческой души Христа с Его человеческим телом не могло повлиять на пребывание божества как в душе, так и в теле; Христос умер по человечеству, но не развоплотился. (См., например, два Слова на воскресение Господне – Беседы 71 и 72). Прежде св. Льва общим мнением западных церковных авторитетов было временное развоплощение – отступление божества не от души, но от тела Христа во время смерти.
Так, в 426 г. все епископы западной Африки, включая Августина Иппонского (354–430), подписали на Карфагенском соборе Томос исправления (Libellus emendationis seu retractionis) Лепория, где прямо выражено то самое учение, которые мы видели у Севира (отступление божества от тела, хотя и не от души Спасителя):
...при крестной смерти земное тело было, по необходимости, на время оставлено Богом, и не только Богом, но даже и собственной душой, которая была соединена с Богом.
Монах Лепорий, автор этого текста, был чуть ранее отлучен от Церкви своим епископом в Марселе за воззрения, которые через несколько лет будут названы несторианскими. Лепорий отправился искать защиты к Августину в Африку, и Августин привел его к покаянию в основных заблуждениях, свидетельством чего стал только что процитированный документ. Однако, как видно из нашей цитаты, документ свидетельствует о достаточно несторианском мышлении самого Августина и находившихся под его влиянием африканских епископов.
Впоследствии на латинском Западе победит учение Августина, а не святого папы Римского Льва. В эпоху высокой схоластики это приведет к созданию весьма сложных теорий относительно Евхаристии и еще заметнее проявится в изобразительном искусстве.
Разное представление о мертвом теле Христа во гробе окажется одним из самых фундаментальных различий между православием и католичеством. Эта тема будет затронута в дискуссии 1054 г. между преп. Никитой Стифатом и кардиналом Гумбертом, в итоге которой Константинополь и Рим обменяются анафемами. Тогда одним из спорных пунктов стал византийский обычай «теплоты» – добавления горячей воды в евхаристическую чашу непосредственно перед причастием. Св. Никита объяснял, что это делается в ознаменование теплоты Святого Духа, не покинувшей тело Христа во гробе. Понятно, что это объяснение не могло быть принято Гумбертом.
Своеобразной кульминацией латинского (уже католического) представления о смерти Христа стала картина Гольбейна Младшего «Мертвый Христос» (1521). В 1867 г. эту картину в музее Базеля увидел Ф. М. Достоевский, который был глубоко ею потрясен и поставил ее в центр богословской концепции своего романа «Идиот» (1867–1868) в качестве главного аргумента со стороны атеизма. «Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!» – восклицает в романе князь Мышкин. «“Пропадает и то,” – неожиданно подтвердил вдруг Рогожин».
Вспомнив картину Гольбейна, стоит заново прослушать православное пасхальное песнопение: Яко живоносец, яко рая краснейший, воистинну и чертога всякого царского показася светлейший, Христе, гроб Твой, источник нашего воскресения («Потому что несущий в себе жизнь и потому что прекраснейший рая, воистину светлее всякого царского чертога явился нам, Христе, гроб Твой, (который и есть) источник нашего воскресения»). Гроб, который несет в себе жизнь и воскресение – это не тот гроб, в котором положено тело, изображенное Гольбейном.
Мы получили пока первую иллюстрацию того, что спор между Севиром и Юлианом коснулся концепций, фундаментальных для всей восточно-христианской богословской мысли и едва ли не для всей восточно-христианской цивилизации. История этого спора позволяет понять, как происходило закрепление восточно-христианской мысли на основаниях, которые никогда уже не позволили ей соединиться с западной. Отношение к мертвому телу Христа – не единственная и даже, вероятно, не самая главная из таких иллюстраций. Вскоре нам предстоит обратиться к еще одной, еще более важной (раздел 4.3)”.